– Так вот, – продолжил он, – мы нанесли удары. Волк увидел самый последний из них.
– И было уже слишком поздно, – прошептал Дэвид.
– Да, – кивнул Адам, – было уже слишком поздно. Это – типичная трагикомедия ошибок.
– Как ты можешь так говорить, Адам?! – со слезами на глазах посмотрел на него Джек. – Как ты можешь назвать этот кошмар трагикомедией?!
– Теперь я могу говорить так, как хочу, мальчик, – голос Адама был лишен каких бы то ни было интонаций, – теперь я могу называть вещи своими именами. Ведь это же очень смешно, – его улыбка напоминала оскал черепа, – нам говорят, что сейры – ужасные монстры и мы убиваем монстров. Потом оказывается, что это не монстры, а такие же, как мы, существа из плоти и крови, что у них есть такая же, как у нас, душа, что они так же, как и мы, способны страдать, любить, ненавидеть. Но и тут уже слишком поздно – они приходят к нам, чтобы отомстить. У нас нет никакой возможности объяснить им, что произошла ошибка, что наши поступки вызваны чем угодно – страхом, испугом, невежеством, но только не чувством здравого смысла. Мы не можем объяснить им, что мы поступили точно так же, как бесчисленные поколения людей поступали до нас – мы уничтожаем всё страшное и необычное, вместо того, чтобы спокойно разобраться в происходящем. Да я и уверен в том, что даже если бы мы смогли объяснить им всё, они всё равно бы не послушали нас.
Адам усмехнулся.
– Как сказал Майкл недавно – «Это не автобус. Тут не получится наступить на ногу, а потом извиниться». Мы не наступили им на ногу, мы убили их, без причины и повода, если не считать поводом то, что нас обманули и заставили поверить в их природную злобу и жестокость. Потом они приходят к нам, чтобы убить нас. И они убивают нас. Что нам делать дальше, а?
Адам, улыбаясь, смотрит на «беспилотчиков» и продолжает:
– Дальше мы сможем сделать только одно – убить их всех. Ради того, чтобы такие люди, как вы, мальчики, и ваши отцы, и матери не боялись за свою жизнь, жизнь своих близких и родных. Ради того, чтобы люди смогли в самом ближайшем будущем нормально жить, мы должны продолжать убивать, не обращая внимания ни на что. Мы должны продолжать убивать этих существ, в чем-то похожих на нас, а в чем-то и превосходящих нас. Мы должны продолжать считать их животными, чтобы не сойти с ума.
Они смотрели на Адама, а он, не обращая внимания на их умоляющие замолчать глаза, продолжал:
– Я завидую вам, мальчики, я завидую каждому колонисту, который не знает, какой же это ужас – отдавать приказы, из-за которых погибнут такие существа, как этот волк, который предпочел умереть, лишь бы не видеть всего этого, – Адам бессильно махнул рукой на мониторы управления дирижаблями.
– Вы не знаете, какое это сумасшествие – уничтожать этих волков, чтобы люди, там, в лесу, смогли встретиться с ними лицом к лицу, чтобы убить их всех и самим, скорее всего, погибнуть, не зная о том, что всё могло быть по-другому! Вы не знаете этого…
– Я знаю, Адам, – Фред Томпсон подошел к Адаму и положил руку ему на плечо.
– Прости меня, Фредди, – Адам не плакал, его глаза были сухими и голос не дрожал, но Фред знал, как рыдает внутри этого смертельно уставшего от всего человека его израненная душа, – прости меня, пожалуйста.
– Я прощаю тебя, Адам. И хочу сказать «спасибо» и за то, что ты не дал Роджеру узнать, что это такое.
– Простите меня, – прошептал Адам, закрывая глаза.
– Мне так жаль, Адам, – прошептал Джек.
– Не о чем жалеть, Джек. Всё уже сделано, надо просто довести дело до конца, – открыл глаза Фолз…
– База вызывает отряд! База вызывает отряд! – говорит Адам в микрофон рации.
– Слушаю тебя, Эйд!
– Мы отбомбились, Майк.
– Удачно?
– Более или менее. Жди гостей.
– Мы уже греем для них места.
– Держитесь. Скоро вернутся дирижабли, мы их дозаправим, подцепим новый груз и будем ждать вашей команды. Удачи!
– Спасибо. Конец связи.
Щелчок, шипение помех. Щелчок – питание выключено. Тишина…
Последние часы перед тем, как «Каспер-2» подлетал к границам внешнего периметра, Адам Фолз держался только на одной мысли. Он ничего уже больше не хотел: он не хотел говорить – слов уже не было, все слова были им уже сказаны, он не хотел думать или чего-то хотеть, кроме одной вещи: напиться. Он представлял себе, как всё заканчивается, как он входит в свою комнату и закрывает за собой дверь. Как сбрасывает с ног ботинки, достает из ящика бутылку и свинчивает металлический колпачок. Как жидкость, обманчиво похожая на крепкий чай, булькая, выливается в стакан. Как он подносит стакан ко рту, выдыхает и пьет огромными глотками, пьет, не разбирая вкуса, как будто бы теплую воду. Как наливает и снова пьет. Как свирепое тепло взрывается в его желудке, как немеют от спиртного губы. Как тепло возвращается по венам, согревая тело. Как расслабляются мышцы и напряжение уступает место успокоению, хотя бы на краткий миг.
Чтобы растянуть этот миг подольше, Адам представляет, как он снова наливает и пьет, пьет жадно, не обращая внимания, что коньяк стекает по его небритым щекам, не обращая внимания на голоса в собственной голове. Пьет, как пьют лекарство, пьет, чтобы в голове зашумело и этот шум вспугнул крепнущие голоса собственной совести. Пьет и пьет до тех пор, пока мысли не утонут в этом потопе. Пьет до тех пор, пока не спиртное не сделает свое дело, чтобы дать человеку заснуть и не видеть снов, которые, скорее всего, не отпустят его. Пьет, чтобы дать своему телу забыться, чтобы усталый от собственного бессилия и обреченности мозг отключился, как выключается свет. Хотя бы на несколько часов…